Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

– Она представилась студенткой, как остальные представились рабочими или молодыми специалистами, но всем понятно, что за комедию мы разыгрываем…

По словам представителя административного отдела, занятия в Высшей Разведывательной Школе начинались через две недели:

– Пока вы изучите Москву, – наставительно заявил он, – походите по музеям и театрам с новыми товарищами… – Генрих предполагал, что через две недели новые товарищи исчезнут, как любила говорить мать, из поля зрения:

– Лубянка их послала нас проверять, – вздохнул юноша, – ясно, о чем идет речь. Если мы с ними столкнемся в Школе, они сделают вид, что ничего не знают. Мы тоже не дураки, чтобы кричать об этих вещах прилюдно… – в Школе им предстояло проводить два дня в неделю и все выходные:

– На работе считают, что я в эти дни учусь, в институте считают, что я работаю… – Генриху, как изучающему русский язык, позволили индивидуальное расписание, – а я буду слушать лекции о поимке западных шпионов… – ему даже стало весело. На экране рядом с табличкой «Торпедо» появилась цифра 3:

– ЦСКА по нулям, – Генрих помнил выученное от Волка выражение, – он сам болел за «Спартак», то есть команду Русского Гимнастического Общества… – отец Волка состоял в Обществе:

– Бабушка рассказывала, что он был отличным нападающим… – Генрих услышал уютный московский говорок отчима, – по тем временам и слова такого не знали, футбол… – юноша подумал:

– Максим здорово играет за форварда, и Ворон от него не отстает. Питер в полузащите, как его отец, а меня всегда ставят в защиту… – тренер в школе Вестминстер одобрительно говорил:

– Через мистера Рабе никому не прорваться, он измотает игрока, но к воротам его не пустит… – фальшивую Свету Генрих тоже никуда пускать не собирался. Девушка часто дышала, облизывая пухлые губы:

– Кухня занята, в ванной тоже кто-то торчит, – холодно подумал Генрих, – сейчас она ничего делать не будет. Она здесь живет, Дануту к ней подселили… – полячка, сидя в кресле, закрылась «Роман-газетой», – она собирается оставить меня на ночь… – негритянка гладила его руку:

– Ты не знаешь испанского языка… – шепнула девушка, – а я его выучила, чтобы потом работать на Кубе. Куба моя мечта, – страстно сказала она, – но эта песня о любви, о поцелуях. Целуй, целуй меня еще, словно сегодня наша последняя ночь… – Генрих разозлился:

– Никакой ночи не случится. Мама рассказывала, что покойный дядя Питер в таких обстоятельствах ссылался на нацистскую мораль, а я сошлюсь на мораль коммунистическую… – Генрих, христианин, не собирался размениваться по мелочам:

– Мама и Волк всегда говорили, что надо ждать любви, – напомнил он себе, – и я ее дождусь. Но не здесь, не в империи зла… – он мимолетно подумал:

– За Данутой никто из русских, то есть советских, не ухаживает. Остальные местные парни приклеились к девушкам из делегации, а она одна. Или ее куратор еще не пришел… – на синей обложке брошюры виднелся чеканный профиль в буденовке:

– Горский. Годы испытаний… – Генрих слышал о новом романе писателя Королёва:

– О гражданской войне, – вспомнил юноша, – интересно, о чем он будет писать дальше? Горского убили белогвардейцы… – Генрих не думал о себе, как о потомке Александра Горовица:

– Я, в любом случае, больше похож на папу, – усмехнулся он, – это бабушка Анна его напоминает… – в передней зажужжал звонок, девушка оторвалась от него:

– Странно, вроде бы все здесь… – поддельная студентка нахмурилась, – интересно, кто это… – поняв, что они были единственной танцующей парой, Генрих с облегчением вышел на балкон. Деревенские дома, окружавшие новый квартал, перемигивались редкими фонарями:

– В этом районе еще коров пасут, – он чиркнул спичкой, – перед зданием Университета. Но каменщик, товарищ Рабе, внесет свой вклад в строительство Москвы… – из передней раздался уверенный голос:

– Дела задержали, извини. Но я пришел не с пустыми руками. Надо отметить победу «Торпедо», хоть я и динамовец… – Генрих высунулся с балкона:

– Они еще не победили… – высокий парень с отличной осанкой поднял бровь:

– Готов поспорить, что ЦСКА за три минуты не забьет три гола. На еще одну такую поллитровку… – перехватив бутылку водки, он протянул Генриху крепкую ладонь:

– Александр Матвеев, я занимаюсь комсомольскими делами, освобожденный секретарь… – юноша опять бросил взгляд на «Роман-газету»:

– Одно лицо. Освобожденный секретарь, держи карман шире. Надеюсь, он не насторожится, хотя фамилия у меня распространенная… – широко улыбаясь, Генрих пожал руку парня.

Освобожденный комсомольский работник, товарищ Матвеев, всего две недели, как въехал в скромную квартиру в новом доме неподалеку от станции метро «Университет». Пятиэтажка возвышалась на краю поля. На рассвете до балконов доносились петушиные крики, мычание коров. Посреди деревеньки, на берегу притока Москвы, речушки Сетунь, торчала белокаменная церквушка. Над деревянными дверями с навесным замком красовалась облупленная вывеска: «Прием утильсырья». До «Мосфильма» здесь было всего десять минут пешком, по еще не заасфальтированной, грунтовой дороге. Она приводила к хорошему шоссе:

– Товарищ Сталин ездил здесь в Кунцево, на Ближнюю Дачу, – Саша покуривал на балконе в предутреннем холодке, – рядом, на Воробьевых Горах и другие правительственные дачи… – деревенька называлась Троицкое-Голенищево. Храм, тоже Троицы, построили в семнадцатом веке:

– Товарищ Котов рассказывал, что отсюда Эйзенштейн взял иконостас для съемок «Ивана Грозного»… – Саша аккуратно потушил окурок, – взял и, разумеется, не вернул…

Ему тоже надо было кое-что рассказать товарищу Котову:

– Даже сейчас, до новосибирской операции… – он вернулся на блистающую чистотой кухню, к закипающему кофейнику, – сведения важные, нельзя их откладывать в долгий ящик… – у Саши имелись и кое-какие соображения насчет судьбы источника сведений, спокойно спавшего на его раскладной тахте:

– То есть не моей, а казенной, – усмехнулся он, – квартира оперативная. Товарищ Матвеев, словно подпоручик Киже, создан росчерком пера, то есть ударами клавиш машинки… – Саше понравились повести Тынянова:

– Настоящая литература, не то, что Дюма, – подумал он, – правильно сделали, что его напечатали. Русская история не материал для развлекательных книжонок. О России надо писать серьезно, как наши классики…

Он, впрочем, повесил на стену черно-белую фотографию Хемингуэя, при бороде и свитере. Такие снимки имелись в тысячах московских квартир. Саша не верил в летнее самоубийство писателя:

– ФБР или ЦРУ организовали покушение, увенчавшееся успехом, – подумал он, – они не могли позволить Хэму поехать на революционную Кубу, как он ездил в Испанию… – о встречах с Хемингуэем писал мистер Френч в «Земле крови». В ответ на вопрос Саши товарищ Котов развел руками:

– Милый мой, на писателей и поэтов у меня времени не оставалось. Лорку мы не спасли, не уберегли от франкистов… – наставник помрачнел. В квартире товарища Матвеева имелась гитара, проигрыватель и подшивки журнала «Юность»:

– Еще он читает «Роман-Газету», болеет за «Спартак» и завтракает яичницей с сосисками… – сосиски румянились на сковороде, Саша улыбнулся, – я знаю о товарище Матвееве все…

Дом заселили техническими сотрудниками «Мосфильма». Киностудия была огромной. Саша мог хоть до конца жизни притворяться освобожденным комсомольским работником:

– Никто из соседей не вспомнит, как меня зовут. В Москве никому ни до кого нет дела… – вчера они с Данутой дошли сюда пешком. Саша мог списать затраты на такси как оперативные расходы, но машины стояли у станции метро. Ему стало лень тащиться к входу:

– Вызванный автомобиль приедет только к утру, – Саша подал девушке пальто, – она не против прогулки. Бедняжка, сидела одна с книжкой про дедушку… – ребята из Комитета дисциплинированно ухаживали за подопечными:

– Они не решились взять в разработку еще один объект… – Саша заварил кофе, – такой инструкции не поступало, а у нас большинство думает, к сожалению, только согласно инструкции… – ему тоже надо было подумать: